Былины, составляющие самый древний памятник уходящего в глубь веков народного творчества, – не говорят ничего о пожарах и будущий историк пожарного дела в России напрасно стал бы искать в них каких-либо указаний по интересующему его вопросу. Зато летописи дают богатый, хотя и отрывочный материал. Огонь и пожары составляли в древности самое мощное орудие для борьбы. Кто больше мог сжечь, тот и побеждал. Поэтому нет ничего мудреного в том, что через весь летописный период яркой нитью проходят рядом с войнами, сопровождая их, и пожары.
Княгиня Ольга начинает 946 год с того, что сжигает в бане древлянских послов. Беспристрастный и объективным оком следящий за событиями летописец заносить в свою тетрадь короткие строки: «и запроша мовницу и повеле зажещи я от дверей и ту изгореша вси».
Вторая месть княгини Ольги: сожжение древлянских послов в бане
В том же году Ольга с помощью голубей и воробьев сжигает дотла город Искоростень. Голуби, взятые с осажденных, как дань, выпускаются на свободу и с привязанным к хвостам огнем летят в свои голубятни и «тако загорахуться голубницы и от них клети и одрины и не бе двора, идеже не горяше и не бе льзе гасити, вси бо дворе взгорешася».
В 1017 году Ярослав «ввоиде в Кыев, и погореша Церкви». В 1063 году в Новгороде случилось чудо: река Волхов в продолжение пяти дней текла назад. Это послужило зловещим предзнаменованием: «на четвертое лето погоре весь город».
Четвертая месть княгини Ольги: сожжение города Искоростень
Далее, 1092 год был знаменит своей ужасной засухой. Все лето не было дождя; земля растрескивалась и этот год отмечен, как памятный по страшным лесным пожарам: «мнози борове изгоряхуся сами и болота».
Четыре года спустя половцы выжгли окрестности Киева, затем под предводительством «безбожного» Боняка возвратились снова, зажгли «монастырь Стефанеч», несколько деревень, другой «монастырь Германеч» и потом «вожгоша дом Святыя Владычицы Богородицы».
Подробный перечень таких пожаров был бы очень длинен и утомителен. Во время удельно-вечевого периода не было такого князька, который не жег бы владений врага. Половцы и печенеги тоже не упускали случая пользоваться огнем, как главным подспорьем мечу. Выжигались целые города дотла и снова возникали из пепла. Под 1103 годом летописец бесхитростно заносить на свои хартии целую драму. Половцы, незадолго перед этим, проиграв битву, бежали и на память по себе сожгли город Юрьев. «В лето 6611, говорить летописец, Святополк срубы Гурьгов (Юрьев), его же, бежа, пожьгле половци»…
Разграбление и пожар Суздаля
Древнюю деревянную Русь беспощадно выжигали стихии в виде грома и молнии, жгли инородческие враждебные племена, жгли сами князья в междоусобных войнах, затем палили татары и прочие. Города Владимир, Киев, Новгород, Суздаль и особенно Москва выгорали по нескольку раз, и выгорали так сильно, что нужно только удивляться мощи и терпению русского народа, воздвигавшего их снова из пепла. Громадным подспорьем было обилие леса, но вместе с тем, если подсчитать, хотя отдаленно, все то количество благ земных, которые истребил огонь, и вообразить себе несметное число человеческих жертв, погибших в пламени, то можно без большой погрешности допустить, что пламя, как истребитель, скосило не менее обильную жатву, как и любая моровая язва.
Летописец повествует, что при пожаре Скоростеня «не бе льзе гасити». Это позволяет думать, что древние наши предки обладали огнегасительными орудиями. Но что это были за орудия и как они тушили — нам неизвестно. Указаний на это нет. Несомненно, что если они и существовали, если даже поход Олега на Византию и дальнейшие сношения с нею и познакомили наших предков с «водоливными трубами», то это были, вероятно, самые примитивные орудия. Намеки на них являются уже в период законодательный. Там многие из этих инструментов иногда перечисляются и называются по именам.
Русь пережила и перестрадала многое, и одним из видных деятелей, жестоко и разрушительно отражавшихся на ходе ее экономического развития, были пожары.
Период законодательный
Соборное Уложение 1649 года
Все предыдущее, все пережитое до сих пор, вылилось потом в законодательную форму. Появились статьи со строго определенным значением. Формулировка их стала точной, не допускающей никаких кривотолков и вариаций. В законодательстве являются статьи предупреждающие и карающие. Статья 227 «Уложения» ставит условием при найме квартиры договор:
что ему (т.е. нанимателю) того двора не зажечь и от огня беречь». Этой статьей между домохозяином и нанимателем узакониваются и делаются обязательными взаимные отношения к опасности от огня. Заключенное с нанимателем условие, в случае пожара, становится юридическим актом и признается на суде документом, достойным уважения. В силу этого условия взыскивалие проторей и убытков является легальными. Сжег по небрежности чужой двор – и отвечай. По самому смыслу статья эта является только предостерегающей, похожей на позднейшее «чего Боже сохрани».
В ней предписывается осторожность и предусмотрительность, и об ответственности говорится хотя и условно, но все-таки достаточно определенно.
Жилец, виновный в том, что он неумышленно сжег двор, обязан уплатить хозяину его стоимость — «цену, чего тот двор стоит», но более никакой другой ответственности не подлежит. В случае же, когда пожар, начавшись с одного двора, перейдет на другие и все это несчастие произошло «ненарочным делом», то сам закон освобождает ответчика от всяких исков и видит в нем несчастного, пострадавшая уже потому, что он пострадал первым. Дальнейшее разрастание пожара рассматривается, как несчастье, в котором нет надобности искать виновного, так как все оно «учинилось не по умышленно». Ни в летописях, ни в других дошедших до нас памятниках, нет никаких указаний на то, чтобы хозяин, со двора которого начался пожар и распространился на другие дворы и на целые деревни, подвергался бы пене, если было ясно, что пожар произошел не от поджога. Его не только не подвергали суду, но ему же и соболезновали. В нем видели человека, на которого нашло «попущение Божие», который «убит Богом», который сам ходит в лохмотьях и «убог» и так жалок, что и взыскивать с него грешно. Вековой опыт терпеливого русского народа, горевшего дотла и снова возникавшего из пепла, прямо дает возможность с полным убеждением говорить, что во времена зачатков нашего законодательства у наших предков вера в волю Божию, в стихийность, в неожиданность, в приговор, заговор, в бессилие против огня были сильнее упований и веры в «Устав». У дьяков было одно, на деле было другое. Все сводилось к тому, чтобы прощать и по возможности не брать себе на душу обвинения кого-либо в поджоге. Это считалось великим грехом. Обвинить кого-либо в поджоге приравнивалось к тяжким грехам и это проходит светлой нитью в грустной истории казней при Грозном. Немало тогда сгинуло бояр по одному только подозрению, что по их наущению может сгореть Кремль. Не мало было, кроме опричнины, поставлено и сыщиков конных и пеших. Но Москва горела, как и подобало гореть деревянному бревенчатому городу, построенному на древний лад, где даже и не подозревались какие бы то ни было правила о расстояниях между постройками.
Веками сложились взгляды общества, общин и самого государства на огонь и теми же веками и горьким, погорелым опытом явилась надобность в законодательстве, в том, что обусловило бы каждому обывателю его безопасность. Из этого позднее и вытекли узаконения, многие из которых на первый взгляд кажутся жестокими, но по тогдашним временам в сущности были очень справедливы.
К неумышленным пожарам в лесах и в поле законодательство относится также снисходительно. Если лес нечаянно подожгли пастухи, то с виновных не ищется ни пени, ни убытков (ст. 223). Кто, сжигая на своем поле солому или на лугах траву, окажется, благодаря ветру, невольным виновником пожара окружающих усадеб, и построек, и огородов, тот тоже освобождается от ответственности. Другое дело, если в лесу или на ниве пожар произойдет по «лености» и небрежности. В этом случае лесной пожар рассматривается, как «пожарное разорение» и с виновного взыскивается пеня в размере «что Государь укажет». Человек, умышленно зажегший поле, с тем, чтобы пустить огонь по ветру и сжечь имущество соседей, обязан уплатить все причиненные им убытки.
Относясь так снисходительно к нечаянности и так справедливо к неосторожности, законодательство 1649 года в то же время карает с неумолимой жестокостью умышленные поджоги. Поджигатель в Уложении тех времен назван «зажигальщиком» и искупает свою вину смертью без всякого снисхождения. По статье 228, если поджигатель «будет изыман» и будет доказано, что поджог произведен умышленно, из-за вражды, то его предписывается сжечь самого и только в 1654 году государев указ смягчает эту казнь, заменяя костер повешением. Указы 1669 года повторяют постановления о наказании поджигателей смертью.
Частная движимая собственность во время пожаров также была ограждена законом. Похитители, позволявшие себе, пользуясь сумятицей, воспользоваться чужими вещами, привлекались к суду. Их судили как воров. С виновного предписывалось искать судом «что татиного дела», т.е. как за воровство.
Деревянная Москва и деревянные города тех времен горели часто. Исторические известия о том, что огонь убийственными полосами испепелял то весь город, то половину его, составляют явление далеко не редкое и они дошли до нас в таких скорбных описаниях, которые вполне оправдывают государев указ, предписывающий на каждого человека смотреть подозрительно. Был объявлен строгий приказ по Москве: «Никому пришлых людей в Москве, не объявя в Приказе, не держать» (ст. 126). Это была первая полицейская мера, распространявшаяся на всех без различия обывателей во имя всеобщей безопасности. Постановления о смертной казни сохраняли полную силу и повторялись в указах 1669 года (П. С. 3. т. I. ст. 441 п. 19 и 30).
Царь Иван IV Грозный
Указы тех времен, характеризующее меры, которые предпринимались правительством против пожаров, так интересны и дают такое ясное освещение патриархальной жизни наших предков, что их невозможно обойти молчанием. Один из таких наказов относится к 1667 году. Московский кремль был тогда чуть ли не весь деревянный. Десятки и сотни лет предыдущей его жизни доказали тогдашним москвичам, что начавшийся в одном уголке его пожар разовьется быстро среди скученных теремов, не знавших тогда еще обязательных правил о расстояниях между строениями. Неосторожно оброненная искра в одном конце Кремля грозила сжечь все до царского дворца включительно. Поджог мог сделать еще более зла, нежели нечаянность. Тут можно было подкладывать горящий пучок соломы с расчетом, в самое удобное место постройки и по ветру. От злых людей надо было обороняться бдительностью – самой неусыпной. Для этого в 1667 году учреждается особая должность объезжего головы «для береженья от огня и всякаго воровства». Должность эта возлагается на лицо, достойное доверия. Царь поручает ее князю Анастасу Алибеевичу Македонскому и в подручные ему дает дьяка Ивана Ефимова. Им поручается объезжать днем и особенно ночью Кремль и следить зорко за всем, что выходит из рамок обыденной патриархальной жизни. В подмогу Македонскому, кроме дьяка дается целый штат: два подьячих для письма и неограниченное число решеточных приказчиков и стрельцов из стрелецкого и земского приказов для посылок. Кроме того «для уличных дневных и ночных сторож» приказано нести повинность всем обывателям без различия чина по одному с десяти дворов и из торговых рядов по одному человеку с десяти лавок. Все они должны были выступать в обход не иначе, как с оружием. В списке этого оружия поименованы на первом месте: рогатины, топоры и бердыши, и уже в хвостике – водоливные трубы. От этой повинности было избавлено только духовенство: «оприч священническаго чину», сказано в наказе.
Наказ этот был крайне тяжел для обывателей, потому что входил всею своей строгостью в интимную домашнюю жизнь. Боязнь пожаров была так велика, что во имя нее законодательство тех времен не стеснялось ограничивать рамки обыденных потребностей семьи в огне. Наказ предписывает и весну и лето и осень вовсе не топить изб и бань и вечером не сидеть и не ходить с огнем. За исполнением этого должны были следить особые десятские и сторожа, расставленные по всем улицам и переулкам и зорко наблюдать, чтобы где-либо не было поджога. Решеточные приказчики и стрельцы должны были «непрестанно» объезжать посты и смотреть, на местах ли сторожа и десятские и не спят ли грешным делом. За этими контролерами должны были «почасту» наблюдать сам голова и дьяк. Система надзора за невинным огнем в печи москвича и в то же время за злым поджигателем была учреждена одна и та же – верная, но сложная и крайне стеснительная.
Но этого было мало. В предупреждение нарушений наказа было приказано «во дворах у всяких чинов людей, у изб и мылен (бань) наложить печати». Делалось это с тою целью, чтобы никто не мог их топить. Исключение в виде особого снисхождения делалось только для тех домов, где были больные и родильницы. Но и тут нужно было для того, чтобы истопить избу, входить с особым челобитьем. В этих случаях для проверки челобитья отправлялись на место голова и дьяк и «досмотра болей (больных) и родильниц», позволяли топить избы, но не более, как один раз в неделю. Во время топки велено «тех дворов людем с приставы в избах быть с водою и с помелом и с веником до тех пор, покамест они избы истопят».
Те же помелы, мерники и большие кади с водою приказано было «для береженья от пожарнаго времени» держать во дворах, в хоромах и в рядах во всех лавках. Голове государев наказ предписывает сказать всем зажиточным обывателям, чтобы они держали у себя во дворах медные и деревянные водоливные трубы и ведра, а люди «обычные», т.е. люди среднего и малого достатка, обязаны были содержать с пяти дворов по одной трубе, ведра же предписывалось держать «однолично» на всех дворах без исключения. Всем этим противопожарным орудиям приказано было сделать роспись и «приказать про то накрепко».
Как же при таких условиях наши предки, которым было предписано зябнуть в своих избах ранней весною и поздней осенью, варили себе пищу и пекли хлеб? В наказе это было предусмотрено. Велено было ставить поварни, а где их не было – печи в огородах и пустых местах подальше от хором и со стороны ветра защитить эти печи лубьем, чтобы не раздувались искры и «в поварнях и в печах хлебы печь и есть варить с первого часу дни до четвертого часу дни». В остальные часы дня и ночи строго запрещалось иметь где-либо огонь. Если кто осмеливался топить печь в неуказанное время, на того налагалась пеня в 5 рублей, а если от печи происходил пожар, то виновного ожидала ссылка в далекие сибирские города на вечное житье. Восемь лет спустя вышел указ: «на дворах в палатах и в белых избах трубы вычищать почасту». Боярам и другим чинам в их поместьях приказано было блюсти сбереженье от огня, сообразно с только что изложенным наказом.
Когда горел простой обывательский дом, соседи обязаны были немедленно сбегаться для тушения с теми орудиями, которые им были назначены по росписи: с топорами, водоливными трубами и «всякими зaпасами, которые от пожара пристойны». Если же пожар случался, грешным делом, в Кремле то немедленно должны были сбегаться все: решеточные приказчики, стрельцы и уличные сторожа и всякие с водоливными трубами и прочими снастями люди. Предписывалось, чтобы они бежали на пожар тотчас же и были на пожаре «без всякого переводу и промышляли всякими обычаи неоплошно, чтоб за помощью Божиею пожар утушить и двор и всякое хоромное строение от пожару отнять» (П. С. 3. т. I. ст. 407).
За непослушание и неисполнение предписывалось: черных и всяких обычных людей бить батогами и отсылать на небольшое время в тюрьму, а «на служилых и на всяких ратных людей в непослушанье докладывать Великому Государю и сказывать и письма о том на них приносить к боярам».
В «Наказе московским объезжим» говорится, что если от чьей-либо небрежности или оплошности произойдет пожар, то тем «от Великаго Государя быть казненным смертию».
Через двадцать один год после первого наказа, в 1670 году выходит новый наказ, показывающей, что дело борьбы с огнем мало подвинулось вперед. В нем подтверждаются те же старые меры, но только прибавляется новая угроза: кто не исполнить предписаний, «тем от Государя быть за то в опале, а иным в вечном разоренье, а людям подчиненным в жестоком наказаньи и в ссылке без всякой пощады». Это было сказано стольникам, стряпчим и всяких чинов людям в наказе о наблюдении в домах предосторожности от огня.
Через пять лет следуют новые подтверждения о том же и снова перечисляются наказания за небрежность и оплошность. Стольнику князю Василию Ивановичу Хилкову и дьяку Симону Калинину предписывается наблюдать за чисткою сажи в трубах, ибо «та руда загорается и бывают искры многия». Сажа тогда называлась рудою.
Царь Федор Алексеевич в 1680 году подтверждает прежние постановления и запрещает сидеть и ходить с огнем. Хоромы и бани топить разрешается лишь с ведома объезжих и только в ненастье. В ясные и ветреные дни запрещается топить вовсе. В домах ходить разрешается не иначе, как с фонарями и отнюдь не со свечами, или – что еще опаснее – с лучиной. Наказания за оплошность те же: пеня, опала, великое разоренье и ссылка в Сибирь.
Приказ этот распространяется и на бояр, живущих в своих поместьях. Им строго предписывается «иметь береженье от огня» и крепко держаться наказа, обнародованного тридцать лет тому назад в 1649 году.
Таковы были узаконения, изданные московскими царями в допетровский период.
Источник: Исторический очерк пожарного дела в России. А. Чехов, 1892 г.
